Соблазнившись возможностью отснять в этих чудесных местах видеофильм, Тэйлор в сопровождении наспех сколоченной группы менеджеров, операторов и просто знатных тусовщиков отправился в Варшаву. Уже там всю компанию подхватил зафрахтованный «Новым путем» тривиальный «АН-24».
5 марта восемь авантюристов спустились по его трапу на ивано-франковский аэродром, имея при себе копченых лососей, здоровенную ба ранью ногу и 408 бутылок отборного французского вина («Бордо», «Мерло», «Шаис Боумьер»). В числе прибывших, помимо Тэйлора, были опознаны лорд Айвор Маунтбапен (двоюродный брат королевы по линии Георга и внук А.С. Пушкина в пятом колене) и оператор будущего фильма Джастин Болдуин, вооруженный профессиональной камерой. Гости тотчас же были доставлены на свежеприватизированную турбазу близ горного поселка Ямна, состоящую из бывших обкомовских домиков.
Последнее чуть не вошло у Тэйлора в систему: местное TV успело взять у него крайне беспонтовое интервью («Как вам тут у нас» и т.п.) в коридорах местного экс-обкома партии (перевалочный пункт).
В горах англичане развлекались катанием на воздушных лыжах и принимали угощения из гуцульской кухни (понравилось). Съемки самого фильма в иерархии их карпатского досуга с трудом поднялись на третье место.
10 марта, отсняв 8 кассет, гости отбыли на родину. Вполне возможно, что саундтрэк к созданному ими кустарному ролику станет пятым автономным проектом Роджера Тэйлора.
Игра на относительности понятий в сочетании с ниспровергательством общественной морали стали потихоньку, к семидесятым годам, перекочевывать и в отечественную литературу. Многие неофициальные литераторы и художники пытались смоделировать в своем творчестве пост-советскую эпоху. Одни декларативно заявляли, что живут в собственной художественной реальности, другие с гибельным упоением воспевали похороны эпохи -и тем и другим хотелось бежать азиатской заскорузлости и регламентированности своего существования. Художественным приемом становились отказ от государственной мифологии и избавление сюжета от советского героя. На смену некоммунистическому герою-жулику Бендеру приходил персонаж Хемингуэя, сочетающий в себе качества внесистемного отщепенца и волевого янки-психопата. Одновременно с деструктивным духом свободы в рукописи и полотна стала просачиваться намеренно груби физиология. Кухонный соцлагерь впервые задался вопросом: мочится ли Бог? Тем не менее, за новыми западниками тянулся шлейф восточной поэтичности.
В мозаике революционеров-шестидесятников современная отечественная публицистика особо выделит Бориса Парамонова (р. 1936). Этот философ-эссеист, преподававший некоторое время на философском факультете ЛГУ, стал известен читающей публике сначала благодаря ряду опубликованных самиздатом, а затем - уже после эмиграции Парамонова в США (1977) - журналами «Искусство Кино», «Время и Мы», «Континент» и «Грани» статей. В них затрагивались проблемы историко-культурной жизни отечества. Последние годы на волнах «Радио Свобода» он регулярно выступает под эгидой собственной программы «Русские вопросы» (ех-«Русская идея»). В своих литературоведческих работах Парамонов наследует прием М.М.Бахтина, заключающийся в использовании фрейдистского анализа при рассмотрении портрета какого-либо автора или сюжетов его произведения. Провозглашая себя последователем культуры здравого западного прагматизма («потеря девственности как необходимое условие приобщения к благам цивилизации»), ведущий «Русских вопросов» концентрирует свое внимание на взаимодействии русских культурных (философских и литературных) традиций с сегодняшней российской действительностью. Проблемы телесного низа и поэтачских утопий волнуют его в равной степени. Вместе с тем Парамонову не удается достичь стилистеческой легкости, порхания пера, присущих, к примеру, литературной критике Владимира Набокова. Фрейдистский прием рассмотрения арок и шаровар как символов женских гениталий используется им в немереных количествах. Как, впрочем, и достаточно продуктивный метод противопоставления метафор: детская непосредственность энтомологических увлечений Набокова и угрюмая зачарованность Проханова, ловившего бабочек, замиравших на трупах.
Следует отметить и нравоучительность Бориса Михайловича в общении со слушателем. Прибегая к эксплуатируемому им приему «раскрывания неизжитого комплекса», можно предположить, что и он тем самым изживает некий комплекс. Например - непризнанной, отвергнутой правоты.
Избрав темой своих изысканий историю русских нравов, не чуждых психопатии (утопист Федоров и фашисты из «Элементов», бомжелюб Достоевский и нелюдь Лермонтов), Парамонов адресует свои размышления вымирающему племени российских кухонных интеллигентов.
Это творческое самоубийство (аутоназия) все же представляет некоторый интерес, поскольку его исполнителю временами удается в своих взглядах пушкинское: «Об этом потому пишу, что сам давно уж не грешу».
Очевидцы свидетельствуют, что свои передачи Парамонов записывает в состоянии подпития. В остальные промежутки времени он скучен и зол. Женщине в его компании находиться подолгу не удается из-за щедрого использования матерной лексики в повседневной речи. Говорит постным голосом, причмокивая и тяжело дыша, и пребывает в полной уверенности, что из-за его творчества в отечестве копья ломают. В некоторой степени он прав: в разное время ему посвящали публикации такие адекватные издания, как «День» и «Независимая газета». По имеющимся сведениям, Парамонов готов отдать рукопись своей книги российским издателям в обмен на пять тысяч долларов. Издатели жадничают.