Краткий очерк вершков и корешков отечественной поп-поэзии
Правилу следуй упорно: Чтобы словам было тесно, Мыслям — просторно! Н. А. Некрасов
Горестные крики вопиющих в пустыне постсоветской бездуховности становятся все громче. «Культура гибнет!» — на этот клич, как мотыльки на свечу, слетаются и разрозненные ошметки русской интеллигенции, и вытесненные на обочину жизни пожилые бюрократы. Бывшие непримиримые враги, они ныне видят перед собой общего противника — низкопробную поп-культуру. Перед ее звериным ликом не грех объединиться — и да ослепнет помянувший старое.
«Один вопрос не дает мне спать: что нам поют?!» — пела десять лет назад группа «Калинов мост». Вопрос оказался поистине вечным. Раньше стерилизованная советская эстрада приводила в исступление радикальную рок-оппозицию. Ныне старые рокеры стали относительным истэблишментом, а дряхлые ревнители «эстетического воспитания молодежи» — рьяными подпольщиками. Но и тем, и другим одинаково не дает спать новый жупел эпохи — песни дикого русского капитализма.
Зверь этот делится на две крупные составные части — ортодоксальную попсу и традиционный блатняк. Последняя часть, обычно мягко определяемая как «русский шансон» или «городской романс», — вопрос большой и отдельный, корнями уходящий в обширный лагерно-дембельский фундамент покойного семидесятилетия советской власти с поправкой на сбежавший от неизбежного опетушения (опэтэушивания?) эмигрантский романс. В Англии существует такое понятие: hard labour song — каторжная песня, в жанре которой ныне с успехом работает старина Ник Кэйв, известный любитель расшибать камнями головы заморских поп-певиц (благодарный читатель легко простит нам здесь множественное число). А в России существует еженедельная программа Вадима Гусева «Пальцы веером» («Русское радио», 105,7 FM), к которой мы отсылаем фанатичных поклонников данного стиля. С Ником Кэйвом здесь, добавим, эстетически сопоставима разве что Наталья Медведева, да и ей это дается через такой чудовищный гротеск, что любой russian snob «с полпинка» пришьет ей пошлость и вульгарщину.
Что же говорить о прочих каторжанах? Ясное дело, нечего. Обратимся лучше к более многочисленным представителям музыкального мира современной России — пресловутым попсовикам.
Если брать собственно музыку, то здесь ее корни уходят не столь глубоко: их питательной почвой является «вышедшее в тираж» евро-диско первой половины 80-х гг.: Flirts, Fancy, Modern Talking. К этой нехитрой ритмической основе может подмешиваться и шестидесятничес-кое ретро, и рэп, и техно, и легкий одесский налет того же блатняка, но суть остается неизменной. Даже появление в 90-е годы поп-рэггей-стандарта Ase Of Base тут ничего не изменило, кроме смещения ритмического акцента с сильной доли на слабую (с «ум-ца» на «ты-дынс»). Помните, у Пушкина: «четырехстопный ямб мне надоел...»
Вот-вот, и я про то же: пора наконец поговорить о, громко говоря, проблематике российской поп-поэзии. Употребляя этот термин, мы сознательно рискуем вызвать гнев ревнителей чистоты и высоты русского литературного искусства. Дескать, если уж называть строчки «банька моя, я твой тазик» словом на букву «п»... Но вспомним, что одни только тексты альбома Тани Булановой «Странная встреча» вызвали искренний восторг у одного из крупнейших писателей третьей волны русской эмиграции! Впрочем, об этом — ниже. Для начала зададимся другим вопросом: чего, собственно, ждет сегодня население нашей страны от популярной песни?
Здесь придется произнести банальность. Сейчас все как-то стоит денег, и средний россиянин вместо того, чтобы вяло сидеть на отсутствующей зарплате, вынужден вкалывать, как вол. Ему уже, мягко говоря, не до сонористики: дети хотят есть. И музыка, еще вчера способная играть до непотребности большую роль во внутренней жизни человека, ныне учится знать свое место. Люди ждут от нее выполнения следующих функций: а) «не грузить», б) быть расслабляющим и одновременно тонизирующим жизненным фоном, в) по возможности восполнять отсутствие в жестоких буднях современности эдакого мечтательного романтизма. Все-таки отстреливаться из бракованной «беретты», скрючившись за опрокинутым Grand Cherokee раненого босса, — это романтика для уж очень шибко избранных.
Поэзия высокого качества здесь практически бессильна. Ведь если на бумаге кто-то, быть может, и способен перечесть по второму разу какую-нибудь сложносочиненную строчку Иосифа Бродского, то, скажем, по радио она промелькнула — и привет. Текст должен быть доходчив и прост, как мычание. «Фантазия-фантазия, Америка-Европа-Азия», как поет Анжелика Варум.
На нелегкой ниве создания подобных текстов трудятся тысячи малоизвестных доходяг. Худо-бедно в памяти соотечественников закрепилась лишь пара-тройка фамилий, плавно перешедших в криминальную современность из трепетных 60-х, как, например, Михаил Танич, описавший гигантскую тридцатилетнюю дугу от ранней Пьехи («На тебе сошелся клином белый свет») до группы «Лесоповал». Припишем к нему Резника, покойного Дербенева... Но основную армию этих доблестных художников прикладного слова составляют люди, имена которых известны лишь узкому кругу специалистов.
Самая экзотическая фигура в их ряду — это, бесспорно, саратовский поп-творец Юра Дружков, автор практически всех текстов песен первого альбома группы «Комбинация» «Московская прописка». «Аме-рикэн бой, уеду с тобой»... Он же в дальнейшем написал «Ксюша — юбочка из плюша», «Гриша — прохудилась крыша», «Леха — мне без тебя так плохо» и ряд аналогичных хитов, без которых невозможно представить современную русскую поп-сцену. Это истинный поэт своего дела. Он часто ходит по городу, выкрасив волосы в розовый цвет, а свои тексты, приносящие миллиарды рублей посторонним людям, пишет — даже скорее рисует — разноцветными фломастерами на случайных бумажках, тщательно вырисовывая завитушки букв. На жизнь он зарабатывал как продавец в газетном киоске, а когда его сожгли местные изуверы, стал жить со старенькой мамой — бывшей энкавэдэшницей — на ее скромную пенсию. Когда в 1991 году вышла «Московская прописка», покойный продюсер «Комбинации» Александр Шишинин в титрах композитором честно назвал Виталия Окорокова, а вот в поэты записал себя. Дружков не обиделся, но, желая искупаться в лучах славы, направил свои стопы в саратовскую газету «Заря молодежи». Стопы были обмотаны жгутами изоленты, чтобы от дешевых ботинок не отваливались отклеившиеся подметки.
Дружкова долго воспринимали как нечто вроде якобы ожившей дочери Николая II Анастасии — до тех пор, пока отколовшаяся от «Комбинации» Апина не вспомнила про саратовского самородка. Воодушевленный Дружков немедленно написал для нее тексты новой программы «Танцевать до утра», а Апина в качестве гонорара отделалась грязными шерстяными штанами мужа-директора Иратова и его же пуховиком. Поэт остался очень доволен.
С тех пор его стали признавать, и он написал еще очень много песен для различных поп-звезд, как то: Кальянов, Киркоров, Буйнов, Овсиенко... Сотворив для последней пресловутого Гришу с прохудившейся крышей, Дружков, по свидетельству очевидцев, залихватски сплюнул и сказал: "Интересно, сглотнет ли бизнес?"
Около трех лет назад по радио «Свобода» как гром среди ясного неба прошла часовая передача выдающегося русского писателя Георгия Владимова, посвященная песням Тани Булановой. Георгий Николаевич скрупулезно анализировал тексты песен «Карта» («Только нет на карте этой точного ответа, где теперь мой дом...»), « И никогда ты не поймешь», «Спи, мой мальчик» — и приходил к выводу: в России появилась потрясающая молодая певица, равной которой не было со времен дебюта Аллы Пугачевой. В руки писателя попала кассета, разлетевшаяся по стране гигантским тиражом как «магнитоальбом» — без малейшей тени телераскрутки. Естественно, на ней не был указан автор этих текстов — поэт Сергей Патрушев. Как известно, «сменившая имидж» Таня сейчас с ним не работает, и ее нынешние песни вряд ли вызвали бы у Владимова такой культурный шок.
Патрушев, бывший студент-авиатор, начинал как автор собственных «подпольных» магнитоальбомов, записанных в стиле, который можно определить как «электронный шансон». В отличие от блаженного частушечника Дружкова он пишет более экзистенциальные тексты, иногда — с налетом символизма и декаданса. Помимо Булановой, он писал для Вайкуле, группы «Автограф», Валерия Сюткина («7000 над землей»). Последняя его работа - проект "Скит", продюсер которого Андрей Вирбилов вознамерился создать на российской почве местный аналог эстетики Cocteau Twins и Dead Can Dance. Патрушев, наверное, единственный интеллигент, работающий в российской поп-поэзии без катастрофической деформации своего творческого мироощущения.
Прямо противоположный пример являет собой бывший гуру московского хиппизма Аркадий Славоросов, который, кстати, и является автором текстов последнего булановского альбома «Мое русское сердце». Пятнадцать лет назад он вместе с известным и поныне авангардным художником Сергеем Шутовым возглавлял подпольную группировку «Дети подземелья», прославившуюся выпуском эссеистической листовки «Канон» — форменного манифеста российских «волосатых». Блестящий литератор, мыслитель и интеллектуал, Славоросов в свое время перевернул судьбы многих людей, превращая домоседов в экстремистов, а интеллигентных студенток — в блюзовых певиц. Но говорят, что в эпоху безверия бывшие хиппи по части стилизованного цинизма оставляют далеко позади стихийных словотворцев злосчастной современности. Те просто пытаются подладиться под вкусы простого народа, а бывший аристократ духа хочет еще и отомстить ему за свое вынужденное унижение. Дескать, не хочешь требовать меня к священной жертве — ну и жри свой гнилой тухляк, сучий потрох! И Славоросов создает беспрецедентный по своей бесстыдной отрефлексированности перл поп-поэзии — «Плейбой».
Плейбой, рядом со мной Мой милый бэйби. Плейбой — клевый такой, Одет, как денди. Плейбой, просто герой, С тобой я леди. Сладкий мой бэйби, Я так люблю тебя...
Но в этой же песне прорывается неистребимая гениальность Славоросова: обыгрывая образ Ветлицкой, для которой создавался этот текст, Аркаша пишет следующие строчки:
В марте странные мечты Бродят ночью, как коты...
— и вы легко представляете себе человека, мечты которого уподобляются мартовским котам. Что тут скажешь? Гений.
Мечты - важнейшая тема поп-поэзии. На безысходных танцплощадках Воронежской области, выплясывая перед набычившейся группой угрюмых мужиков, русская девушка мечтает хотя бы мысленно перенестись за горы и леса — туда, где «звери с добрыми глазами» и «жизнь любви полна».
Там чудо-озеро искрится, Там зла и горя нет, Там во дворце живет жар-птица И людям дарит свет.
Ну и какая сволочь осудит Наташу Королеву за то, что она дарит несчастным провинциальным девчонкам эту, в общем, действительно добрую и глупую песню? Ведь прохладный луч света от более умного «Вежливого отказа» согреет в лучшем случае одну продвинутую девичью душу на три огромные и жестокие области.
Не до жиру, братцы.
...В принципе конечно же ничто не ново под луной. Проблема противостояния «искусства для искусства» и «искусства для народа» в России возникла еще на рубеже XIX — XX веков, когда на этот предмет ломали копья доверчивый демократ Стасов и утонченный эстет Дягилев. Куда и как далеко ушла поэтика песен Наташи Королевой от живописи революционера Ярошенко — вопрос уж слишком риторический.
Лучше спросить умного современника о другом. Если у тебя такой богатый внутренний мир, то зачем тебе нужно лишать бедных собратьев тех редких птиц, кои способны проникнуть в скудный мир их сознания? Зачем ты, гнида, требуешь возрождения худсоветов? Для чего тебе, жестокий человек, нужно выжигать каленым железом ту священную сентиментальную пошлость, без которой задохнутся души многомиллионных народов России? Может быть, мы все-таки останемся людьми?
Сергей Гурьев
«Московский бит», 2, 27 февраля 1997г.